Житие Александра Невского в контексте истории
В стенах владимирского Рождественского монастыря, где был погребен Александр Ярославич, создавалось его Житие. Здесь же свершилось и первое посмертное чудо, свидетелями которого были не только митрополит Кирилл и эконом Севастьян, но и множество народа, участвовавшего в его погребении 23 ноября 1263 г. Первая редакция его Жития была составлена в этом же монастыре, вероятно, в 1282 г. одним из монахов, который, вне всяких сомнений, был сподвижником князя, знал лично его и его окружение. Профессор Ю.К. Бегунов, наш замечательный отечественный историк, весомо полагает, что Житие было написано не без влияния галицкой литературной школы воинских повестей, в традиционном духе житийной литературы светских властителей, например Vita Constantini Евсевия Памфила. Древнерусские произведения о героях прославляли их как добрых христиан, чудотворцев и преподобных. Вся их земная и государственная деятельность, их политические и военные успехи изображались как следствие их веры и праведности.
«После смерти в 1262 году Александра Невского было написано его "Житие". Еще В.О. Ключевский — один из крупнейших знатоков житийной литературы — называл "Житие Александра Невского" "исключительным, своеобразным опытом жития, не повторившегося в агиографии". А другой исследователь княжеских житий — Н. Серебрянский видел в его основе особую светскую повесть о "мужестве" Александра Ярославича, но не привел ей аналогий. Аналогия существует только одна — "Жизнеописание Даниила Галицкого", но тогда на это произведение смотрели как на летопись и никаких параллелей и сравнений не проводили. Впервые их сопоставил Д.С. Лихачев, доказав прежде всего, что оба памятника относятся к жанру жизнеописания. Для нас очень важны наблюдения и выводы ученого относительно значительной близости этих двух произведений, дающей возможность предположить, что они созданы одним автором. Д.С. Лихачев связывает появление "Жития Александра Невского" с именем Кирилла, полагая, что княжеское жизнеописание создано по заказу митрополита. Однако в позднейших работах, в частности, во вступительной статье к третьему выпуску "Памятников литературы Древней Руси", он пишет: "Светское "Жизнеописание Даниила Галицкого" послужило образцом для церковного "Жития Александра Невского"... "Житие..." было, по-видимому, составлено в том же кругу книжников, ибо "печатник" Данила — Кирилл — стал митрополитом Кириллом, переехавшим на северо-восток и помогавшим Александру. Он сам, этот Кирилл, или кто-то из его окружения составил оба жизнеописания — и Даниила, и Александра. Мы сейчас оставляем в стороне спор историков о том, был ли до своего поставления в митрополиты Кирилл именно печатник князя Даниила, или речь должна идти о другом Кирилле, но также весьма близкого к Даниилу Романовичу. Но то, что митрополит Кирилл был причастен к увековечиванию памяти и Даниила Галицкого и Александра Невского, в том нас должны убедить нижеприведенные аргументы.
В этом убеждает множество стилизованных и лексических совпадений". Однако исследователь никак не объяснил, как могло случиться, что жизнеописание Даниила, которое, по мнению ученого, "прервалось до его (Даниила. — Авт.) смерти в 1264 году — где-то около 1255—1256 годов" и составлялось в Холме, может принадлежать перу Кирилла, уже пять или шесть лет к тому времени проживавшего в Суздальской земле? Наиболее ценными остаются рассуждения Д.С. Лихачева о сходстве стилей двух произведений и возможном их общем авторе... В обоих жизнеописаниях автор строит повествование, следуя основным жизненным вехам героев, опираясь при этом как на собственные наблюдения, так и на воспоминания и рассказы участников событий и князей... Важно отметить, что в обоих памятниках одинаково использован заимствованный материал: в значительной степени он приходится на ранние периоды жизни князей. В "Жизнеописании" — до середины 20-х годов, на тот период, который автор не мог знать по своему возрасту; а в "Житии" — до начала 1250-х годов. Последнее обстоятельство для нас особенно важно. Ведь если события в "Житии Александра Невского" до 50-х годов передаются со ссылкой на свидетелей в авторском пересказе, а после 1250 года уже в изложении очевидца, то, следовательно, автор появился в окружении Александра Невского после 1250 года. Да он и сам говорит об этом в начале своего труда: "Азъ худый и многогрешный... покушаюся писать житие... князя Александра, сына Ярославля... понеже слышахъ от отецъ своихъ и самовидецъ есмь възраста его, радъ бых исповедалъ... честное и славное житие его"».
Итак, автор «Жития» был свидетелем зрелости князя! Это предварительный вывод об авторстве двух важнейших для нашей национальной истории жизнеописаний. Однако мы должны сделать одно замечание. В отношении «Жизнеописания» речь должна идти об авторстве только его первой части, написанной к 1247 г. Одно из самых веских доказательств авторства этих произведений древнерусской литературы дает А.Н. Ужанков, цитированный выше. «Не обратив на то внимания, Д.С. Лихачев, при сопоставлении стилей двух княжеских жизнеописаний, приводит примеры не только из текста всего "Жизнеописания", а только части, заканчивающейся 1250 годом, что соответствует выделенной нами его первой редакции, и ни одного — из второй, более поздней части. Следовательно, даже по исследованию Д.С. Лихачева, роднит "Жизнеописание" с "Житием" только первая редакция биографии Даниила. А это служит лучшим доказательством того, что первая редакция "Жизнеописания" и "Житие Александра Невского" принадлежат перу одного автора, не исключено—Кирилла. Стало быть, действительно, с отъездом Кирилла из Галицкого княжества в нем не осталось автора "Жизнеописания", и именно этим отъездом вызван шестнадцатилетний перерыв в работе над ним».
Житие Невского по структуре состоит из традиционного монашеского предисловия и десятка отдельных эпизодов из жизни Александра, написанных свидетелем происходившего. В конце Жития был приписан плач по умершему, включая описание погребения князя во Владимире и посмертного чуда с духовной грамотой. Последний эпизод свидетельствовал о безусловной прижизненной святости князя, в чем могли убедиться многие авторитетные очевидцы! Весь текст Жития говорил о нравственной чистоте и высоте духовного подвига князя. В 1381 г., сразу после Куликовской битвы, были вскрыты и освидетельствованы мощи князя, после чего началось его местное почитание. В 1491 г. мощи князя сильно «огорели» при пожаре в Рождественском монастыре. В 1547 г. при первом русском царе Иоанне Грозном, потомке Александра Ярославича, состоялась общерусская канонизация князя. До того, как мы внимательно проанализируем текст Жития, нам необходимо сделать ряд важных замечаний, которые создадут правильную перспективу нашей точки зрения на подвиг святости князя Александра. Как справедливо пишет историк Р.В. Багдасаров: «Весь период с 987—988 годов вплоть до разорения Рязани полчищами Батыя рассматривался как растянувшееся на два с половиной столетия Крещение Руси. Оно предполагало не только просвещение язычников, но и формирование нового Народа Божия, обустройства им новой Обетованной земли. Для сознания средневековых русских вторжение полчищ Батыя стало событием одного порядка с Сотворением человека и завершало эон Крещения Руси: "От Адама до крещенья Русския земли лет 6496, от крещения до взятия Рязани от татар лет 249", — записано в пасхалиях Служебника XIV века».
Именно созидание и даже сам факт свершения такового созидания новой Обетованной земли отражен в «Сказании о погибели земли Русской». Финальной точкой процесса созидания «Нового Израиля», вершиной его духовной зрелости в годину политического коллапса и стал князь Александр. И здесь нам важно понять еще один принципиально важный факт, который ярко и контрастно очерчивает нам образ святости князя Александра, ставший не столь очевидным для современников. «Без Бориса и Глеба не было бы Александра Невского... В деяниях Бориса и Глеба политический идеализм, готовность к самопожертвованию достигли чистоты ректификата. Вот почему два века спустя после своей гибели братья явились воинам великого князя Александра Ярославича перед Невской битвой, обещая свою помощь. Мало кто задумывается над тем, что их явление имело для благоверного князя программный смысл, приоткрывая, почему ему дарована победа и как сложится его судьба. Будучи гениальным стратегом, Александр, видимо, не раз испытывал искушение ударить не только по немцам и литовцам, но и по монголам. Но вместо этого провел долгие годы в изматывающей дипломатической борьбе в ханской ставке, ежечасно рискуя быть подвергнутым мучительной казни. Если вникнуть в детали биографии Александра Невского, то становится ясным: его подвиг имел много общего с подвигом страстотерпцев Бориса и Глеба. Они отказались от "цесарского" триумфа ради целостности отеческого достояния; точно так же поступил благоверный князь Александр, который променял корону, обещанную папой, на посох ходатая, убеждающего ордынских ханов отказаться от разорения Руси».
От святых братьев во всей полноте Александр наследовал понимание власти как жертвенного служения.
Текст Жития дает нам ключи к еще более глубокому осмыслению святости князя Александра, очевидной для современников и все более и более становящейся некоей абстракцией для потомков.
Необходимо внимательно рассмотреть текст Жития с точки зрения его полноты как исторического источника. Ряд авторов, например А.В. Назаренко, упрекают составителя Жития за обилие библейских цитат. Напротив, многие современные исследователи уверены, что это — достоинство текста при условии правильной герменевтической работы с ним благодаря методу «библейских тематических ключей».
Из герменевтики библейских цитат в тексте Жития мы можем получить важную информацию о мировоззрении автора и его окружения, о сообщаемых событиях. «Взоръ его паче инех человекъ, и гласъ его — акы труба в народе, лице же его — акы лице Иосифа, иже бе поставилъ его египетьскый царь втораго царя в Египте, сила же бе его — часть от силы Самсоня, и далъ бе ему Богъ премудрость Соломоню, храбръство же его — акы царя римскаго Еуспесиана, иже бе пленилъ всю землю Иудейскую. Инегде исполчися къ граду Асафату приступит, и исшедше граждане, победиша плъкъ его. И остася единъ, и взъврати к граду силу ихъ, къ вратом граднымъ, и посмеяся дружине своей, и укори я, рекъ: "Остависте мя единого". Тако же и князь Александръ — побежая, а не победимъ».
Для понимания данного отрывка действительно необходимо воспользоваться арсеналом библейских тематических ключей, как это делает современный автор В.В. Василик: «...с образом Иосифа связано египетское рабство, которое для Израиля, однако, было последствием единственной возможности выжить во время голода... Иосиф — второй человек в Египте после фараона, которого возвел на эту степень сам фараон. Не исключено, что сравнение св. благоверного князя Александра Невского с прекрасным Иосифом связано не только с его впечатляющей внешностью, но и с дарованием ему ярлыка на великое княжение ханом, которого русское общественное сознание осмысляло как неверного, но царя. Правление Иосифа послужило на благо не только евреям, но и египтянам: св. князь Александр не только установил мир между Русью и Ордой, но и явился одним из основателей Сарайской епархии — миссионерской по своему назначению. Образ Самсона подразумевает оппозицию "Самсон — филистимляне", одинокий герой и сонмы язычников. Понятно, за кого принимаются шведы и немцы. Однако в образе Самсона отражается также и одиночество князя, а также и то, что он неоднократно становился жертвой предательства, подобно тому как Самсон был предан Далилой. Мотив одиночества и оставленности ярче всего в этом фрагменте присутствует в рассказе о Веспасиане, которого оставили его воины. Однако здесь едва ли не важнее другая тема — иудеев и иудейской войны, которая далеко не случайна. В христианской традиции Веспасиана считали бичом Божиим, выполнившим Божественный приговор над неверными иудеями, некогда народом Божиим, но распявшим Христа и гнавшим его апостолов. Соответственно, немцы уподобляются христораспинателям — иудеям... с ними сравниваются также и изменники-псковичи».
И здесь нам никак не проигнорировать тот несомненный факт, что, по крайней мере, автор Жития рассматривал современную ему историю Православной Руси как законное продолжение Священной истории народа Божия, использовав для подтверждения своей мысли библейские аналогии, которые невозможно рассматривать как литературный прием, учитывая отношение к Священному Писанию в ту эпоху. Ту же мысль продолжает В.В. Василик: «Для понимания того, как на Руси относились к захватчикам-шведам, весьма показательны следующие слова Жития: "Слышавъ король части Римьскыя от Полунощныя страны таковое мужество князя Александра и помысли в собе: "Поиду и пленю землю Александрову". И събра силу велику, и наполни корабли многы полковъ своих, подвижеся в силе тяжце, пыхая духомъ ратнымъ. И прииде в Неву, шатаясь безумиемъ, и посла слы своя, загордевся, в Новъгородъ къ князю Александру, глаголя: "Аще можеши противитися мне, то се есмь уже зде, пленяя землю твю". Здесь многое значимо. Во-первых, наименование шведского короля, точнее его наместника... королем Римской из Полуночной земли. Шведы именуются римлянами, что указывается на их чуждость подлинному христианству, поскольку "римлянин" является синонимом слова "латынянин". В духовном смысле они как бы уподобляются Пилату и распинателям Христа».
Далее текст Жития становится еще более насыщенным библейскими реминисценциями. «Александръже, слышав словеса сии, разгореся сердцемъ, и вниде в церковь святыя Софиа, и, пад на колену пред олътаремъ, нача молитися со слезами: "Боже хвальный, праведный, Боже Великый. Крепкый, Боже превечный, основавый небо и землю и положивы пределы языкомъ, повеле житии не преступающее в чюжую часть". Въсприимъ же пророческую песнь, рече: "Суди, Господи, обидящимъ мя и возбрани борющимися со мною, прими оружие и щить, стани в в помощь мне"».
Здесь необходимо выделить ряд очень важных моментов. «Молитвы св. князя Александра имеют известные соответствия в молитвах константинопольского Евхология в день брани и нападения. Характерна цитата из 34-го псалма: "Суди, Господи, обидящих меня, побори борющия мя, прими оружие и щит и восстании на помощь мне". Этот псалом стихословился в Византии во время военной опасности. Однако он, определенным образом, связан со Страстями Господними, и он играл особую роль в мировоззрении и жизни князя Александра. "И, скончавъ молитву, въставъ, поклонися архиепископу. Епископъ же бе тогда Спиридонъ, благослови его и отпусти. Он же, изшед ис церкви, утеръ слезы, нача крепити дружину свою, глаголя: "Сии въ оружии, а си на кнехъ, мы же во имя Господа Бога нашего призовемъ, тии спяти бяша и падоша, мы же стахомъ и прости быхомъ". Сии рек, поиде на нихъ в мале дружине, не съждався съ многою силою своею, но уповая на Святую Троицу"».
Слова «Не в силе Богъ, но в правде» являются личным афоризмом Александра Ярославича, однако и они имею параллели в Священном Писании. В Притчах Соломоновых сказано: «Правда избавляет от смерти» (Притч. 20:17). В цитате из 143-го псалма Давидова мы читаем: «Не в силе конских восхощетъ, не в лыстехъ мужеских благоволитъ... благоволитъ Господь въ боящихся его и во уповающиъ на милость его». Интересна для нашего исследования и цитата из 19-го псалма в данном контексте Жития: «Сии въ оружии, а си на конехъ, мы же во имя Господа Бога нашего призовемъ, тии спяти быша и падоша, мы же стахомъ и прости быхомъ». Здесь важно привести важное замечание уже цитировавшегося нами выше В.В. Василика. Он обращает наше внимание на то, что данный предначинательный псалом утрени не просто подчеркивает благочестие князя Александра в тексте Жития, но несет гораздо более серьезную символико-семантическую нагрузку. Стоит вспомнить окончание этого псалма: «Господи, спаси царя и услыши ны, в онь же аще день призвоем тя». Это так называемый ктиторский псалом. Он читался в Константинополе в присутствии царя и знаменовал спасение и сохранение священного царства ромеев, которое держалось не только военной или иной силой, сколько верой и молитвой. Этот образец сознательно заимствуется русским книжником. По мысли автора Жития, Святая Русь есть законная наследница Священного Ромейского царства. В лице шведов русские сталкиваются с безбожным римским королевством, и судьбу битвы решает не многочисленность войск, но личное благочестие князя, его вера и мужество и Божие благословение на его дружину. Данный отрывок Жития красноречиво свидетельствует, что идея «переноса священной империи из царства греков на Русь» не была новшеством в Московской Руси, но имела глубокие корни в веке XIII, во времена святого Александра, храброго Даниила и даже ранее, во времена Романа Мстиславича, имея своим символическим началом фигуру Владимира Мономаха. Интересно обратить внимание и на явление святых Бориса и Глеба старосте Пелгусию перед Невской битвой со шведами.
«В их явлении есть... один смысл: 15 июля, день Невской битвы — память святого равноапостольного великого князя Владимира. Ряд ученых считают, что местная киевская память благодаря победе святого благоверного великого князя Александра Невского становится общерусской. Через своих детей Бориса и Глеба святой равноапостольный великий князь Владимир, некогда отвергший латинских миссионеров, передает свое благословение князю Александру, сохраняющему его наследие. Здесь также проявляется особая тема апостольства святого князя Александра...»
В.В. Василик делает и еще одно ценное наблюдение: «Обратим внимание и на то, что святой князь Александр нападает на шведов в шестой час — время литургии, время распятия Господа. Интересно и то, что восстанавливаемой дружинной терминологии мы практически не найдем, кроме выражения "положить печать". Следовательно, можно предположить иной источник для этого выражения, которым мог стать рассказ Книги Бытия о постановке Богом печати на чело Каина, "чтобы, встретившись с ним, никто не убил его". Если наша гипотеза верна, то рассказ получает дополнительный смысл: король являет собой образ первого братоубийцы Каина, не убитого, но заклейменного проклятием, а шведы в известном смысле становятся каинитами — искусными, активными, агрессивными, хищными». Как видим, автор дает еще одно прочтение, кроме уже приведенного нами выше, в истории нанесения «печати на чело», которым Александра отметил Биргера. Но вернемся к исследованиям В.В. Василика.
Сама эта догадка об уподоблении Биргера Каину не лишена основания, но более плодотворной является мысль автора об «апостольском подвиге» князя Александра. Текст Жития на этом не останавливается. Шведский полководец уподобляется нечестивому царю библейского повествования Сеннахериму, полководец которого Рабсак поносил Господа Израиля: «Так скажите Езекии, царю Иудейскому: пусть не обманывает тебя Бог твой, на Которого ты уповаешь, думая: не будет отдан Иерусалим в руки царя Ассирийского. Вот, ты слышал, что сделали цари Ассирийские со всеми землями, положив на них заклятие; ты ли уцелеешь? Боги народов, которых разорили отцы мои, спасли ли их, спасли ли Гозан и Харан, и Рецеф, и сынов Едена, что в Фалассаре?» (Ис. 37: 10—12). Господь обещает праведному царю иудейскому Езекии: «Я буду охранять город сей, чтобы спасти его ради Себя и ради Давида, раба моего». И обещание Господа в точности исполняется: «И вышел Ангел Господень и поразил в стане Ассирийском сто восемьдесят пять тысяч человек. И встали поутру, и вот, все тела мертвые» (Ис. 37: 35—36). Точно такое же чудо мы находим в житийном описании Невской битвы: шведские воины были поражены ангелами даже там, куда не могли зайти воины князя Александра. И у нас нет никаких свидетельств о действии там «партизанского» отряда русичей. В Житии мы находим ярчайший пример того, что русские люди того времени совершенно сознательно, а не только в качестве некоей дани чужой и заимствованной литературной агиографической традиции отождествляют себя с «Новым Израилем». Святой князь Александр уподобляется праведному царю Езекии. Шведы же уподоблены безбожным ассирийцам.
Саму битву автор Жития рассматривает как Суд Божий. Но даже не это должно здесь привлечь наше внимание. Точно так же рассматривает эту битву и князь Александр. Может быть, здесь и нет ничего удивительного. Так же рассматривали битвы и другие полководцы Средневековья христианской ойкумены. Но здесь важен иной мотив. Автор Жития приводит следующие проникновенные слова князя: «Князь же Александръ воздевъ руце на небо и рече: "Суди, ми Боже, и разсуди прю мою от языка непреподобна, и пмози ми, Господи, яко же древле Моисию на Амалика и прадеду нашему Ярославу на окааннаго Святополка"». Здесь мы видим использование того же 34-го псалма с его идеей Божиего суда. Шведских крестоносцев князь уподобляет братоубийце Святополку. Но главное, здесь присутствует образ, взятый из Исхода. Князь осознает себя защитником Закона Божиего и Правды Господней, а крестоносцев уподобляет нечестивым язычникам — амаликитянам. Автор Жития говорит о невидимой ангельской помощи воистину благоверного князя. Библейский архетип этой помощи вполне прозрачен. Это та поддержка, которую Господь оказал Моисею в его сражении с Амаликом и Иисусу Навину при взятии Иерихона. Но здесь мы встречаем необычный для агиографической литературы прием. Автор свидетельствует об этом как о реальном чуде со слов очевидца: «Се же слышах от самовидца, иже рече ми, яко видехъ полкъ Божий на воздусе, пришедши на помощь Александрови. И тако победи япомощию Божиею, и даша плеща своя, и сечахуть я, гонящее, аки по иаеру, и не бе камо утещи. Зде же прослави Богъ Александра пред всеми полкы, яко же Исуса Наввина у Ерехона. А иже рече, имемъ Александра руками, сего дасть ему Богъ в руце его». Историк В.В. Василик верно замечает: «Не случайно св. князь Александр столь любил 34-й псалом, поскольку в нем содержатся следующие важные слова: "Да будет тьма окрестъ их ихъ и Ангелъ Господень прогоняй их"» (Пс. 34: 8). Его молитва была услышана самым непосредственным образом: Божьи Ангелы секли т.н. «Божиих слуг». Некоторым образом, Ледовое побоище прообразовало последнюю битву Слова Божия и ангельских сил с воинством антихриста.
Весьма показателен и сюжет встречи победителя во Пскове. Здесь уже мощно звучат аккорды, предвосхищающие осознание особой миссии Руси и ее князей — быть наследниками Византии, быть Третьим Римом. «"И яко же приближися князь къ граду Пскову, игумени же и попове и весь народ сретоша и пред градомъ съ кресты, подающее хвалу Богови и славу господину князю Александру, поющее песнь: "Пособивый, Господи, кроткому Давыду победити иноплеменьникы и верному князю нашему оружиемъ крестным и свободи градъ Псковъ от иноязычникъ рукою Александровою". Отметим, что текст этой стихиры в несколько измененном виде находится в службе св. равноапостольному царю Константину (21 мая). Тем самым подразумевается апостольский характер того, что свершил св. Александр и одновременно его незримая связь с наследием христианской империи: св. князь становится духовным наследником равноапостольного императора — защитника христианского царства от варварства и безбожия».
Для нас, современников, изучающих жития святых, очень важно суметь увидеть через лицо исторического деятеля его лик в вечности. Эту же точку зрения разделял и средневековый русский человек, интересом которого был не доступный органам чувств реальный мир, но вечная идея, открывающаяся умному взору в свете Христовой истины. Любое художественное отражение этой идеи мыслилось как ее подобие, и именно это уподобление высшему прообразу и служило гарантией подлинности произведения, литературного или живописного, когда речь идет об агиографическом произведении или иконе. Отражение Божественного смысла мироздания лежала в основе средневековых представлений о творчестве. Образы действительности в житийной литературе зачастую выступают символами более высоких, священных смыслов. В Житии князь Александр предстает перед нами носителем идеальных качеств средневекового правителя, выразителем высшей идеи христианской государственной власти, становясь ее живым символом. Помимо основных героических добродетелей, известных еще античной литературе и ею воспеваемых, таких как мужество, справедливость, скромность и мудрость, князь, безусловно, обладает и многими качествами истинного христианского подвижника. Александр «...бе бо иереелюбецъ и мьнихолюбецъ, и нищая любя. Митрополита же и епископы чтяше и послушааше их, аки самого Христа». Следствием этих качеств Житие и видит поступки Александра, отмеченные отблеском его святости. В своем «Слове в день святаго благоверного князя Александра Невского» видный церковный мыслитель Петровской эпохи Феофан Прокопович на вопрос, как спастись русскому человеку, отвечает: 1) «от разума естественного»; 2) «от Священного Писания»; 3) «от дел ныне празднуемого угодника Божия».
В делах святого князя, в его политической воле уже достаточно четко выражена Русская идея: глубокая и искренняя вера в Христа, верность православию, преданность своему роду, родному очагу, семье и Святорусской земле, которая для русского человека не просто географическая величина, но метафизическая данность, которая является залогом действительного спасения для русского человека, будучи для него безусловно святой. Ее государственные институты, неразрывно связанные с Церковью, пронизанные ее благодатными энергиями, есть священный палладиум Божиего народа. Потеря этой святыни неминуемо ведет к потере национальной государственности, свидетелями чего и явились наши деды и прадеды.
Житийная литература обходит молчанием такие качества святого, как его личная воля, чувства, разум. Их проявления для святого строго обусловлены «Божественной волей», хотя и не отменяются ею, что позволяет нам через скупые строчки летописей составить себе представление о вышеуказанных свойствах личности Александра, о его волевых качествах и тонкости ума. Для летописца безусловной остается мысль о том, что Господом поставляются и им же направляются земные владыки. Автор первой редакции Жития пишет: «Якоже рече Исайя пророк тако глаголет Господь: "Князя Азъ учиняю, священни бо суть, и Аз вожю я". Воистинну бо без Божия повеления не бе княжения его. Но и възраст его бе паче инех человекъ, и глас его — акы труба в народе, лице же его — акы лице Иосифа, иже бе поставилъ его египетский царь и втораго царя въ Египте. Сила же бе его — часть от силы Самсоня. И далъ бе ему Богъ премудрость Соломоню, храборьство же его — акы царя римскаго Еуспасиана, иже пленилъ всю землю Иудейскую... И не обретеся противникъ ему въ брани никогда же...»
Не случайно же и враг Александра Невского, ставший по воле Божией его политическим патроном, хан Батый после встречи с Александром сказал вельможам своим «Воистину ми сказасте, яко несть подобна сему князя». Даже этот неумолимый победитель народов, перед которым в рабской покорности склонилось полмира, почувствовал святость своего гостя, так нам донес автор Жития эту сцену.
Житие святого Александра Ярославича заставляет нас перейти к одной принципиально важной теме осмысления жизненного подвига князя, вообще не нашедшей должного отражения в отечественной историографии.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |